heavy mental
Лиса неуверенно рассказывает мне, что иногда теряет себя и не понимает - она это или кто-то другой? Я соглашаюсь и продолжаю бороздить ложкой поверхность обезжиренного (обезжизненного) йогурта.
"Никому нельзя верить", "Знания приносят страх", "Как жить, если ты не модель?" - надписи над кроватью. Когда я в тот день пришла домой, улиточки, которые любили Бука, пропали, уползли. Я и себе не верю. Лишь вспоминаю те странные дни, закрываю глаза и отправляю в рот космическую ложку. Тот весенний день, когда мы гуляли втроем, а Маша утопила кошелек в луже. И мармеладного крокодила на кассе. Тот темный зал в июне, по которому он бродил босиком, а я прыгала за ним на одной ноге в его обуви на три размера больше. Ту ледяную дорогу, на которой она всегда падала, я невозмутимо ловила ее за капюшон, а потом столь же невозмутимо падала вслед за ней, нам было лень вставать. Лишь луна и ноги прохожих. Лифт у Кристины дома, лифт у Сталина дома, лифт у Лисы, лифт у Кира, лифт с тяжелой дверью и сетчатым потолком. Половина сигареты в смятой пачке, красный сахар, горький шоколад, я засыпаю на скамейке, думая о том, как тепло. Я засыпаю на мокрых подвальных ступеньках, укутанная в ненавистную черную куртку. Я засыпаю на автобусной остановке, обнимая черную чужую, но уже такую родную сумку и пытаясь вытянуть застывшую ногу. Я засыпаю на солнцепеке, я засыпаю в метро, я засыпаю на перекрестке. Я тревожно просыпаюсь и, широко открывая глаза, еще более тревожно думаю, что это был сон. От волос пахнет не моими мужскими духами - сон, конечно. Мы находим на дороге 120 рублей. Если это и сон, то денег как-то мало.
Нет, Шпак, я четко осознаю, где я, а где они. Приходи, у меня еще остался йогурт.
"Никому нельзя верить", "Знания приносят страх", "Как жить, если ты не модель?" - надписи над кроватью. Когда я в тот день пришла домой, улиточки, которые любили Бука, пропали, уползли. Я и себе не верю. Лишь вспоминаю те странные дни, закрываю глаза и отправляю в рот космическую ложку. Тот весенний день, когда мы гуляли втроем, а Маша утопила кошелек в луже. И мармеладного крокодила на кассе. Тот темный зал в июне, по которому он бродил босиком, а я прыгала за ним на одной ноге в его обуви на три размера больше. Ту ледяную дорогу, на которой она всегда падала, я невозмутимо ловила ее за капюшон, а потом столь же невозмутимо падала вслед за ней, нам было лень вставать. Лишь луна и ноги прохожих. Лифт у Кристины дома, лифт у Сталина дома, лифт у Лисы, лифт у Кира, лифт с тяжелой дверью и сетчатым потолком. Половина сигареты в смятой пачке, красный сахар, горький шоколад, я засыпаю на скамейке, думая о том, как тепло. Я засыпаю на мокрых подвальных ступеньках, укутанная в ненавистную черную куртку. Я засыпаю на автобусной остановке, обнимая черную чужую, но уже такую родную сумку и пытаясь вытянуть застывшую ногу. Я засыпаю на солнцепеке, я засыпаю в метро, я засыпаю на перекрестке. Я тревожно просыпаюсь и, широко открывая глаза, еще более тревожно думаю, что это был сон. От волос пахнет не моими мужскими духами - сон, конечно. Мы находим на дороге 120 рублей. Если это и сон, то денег как-то мало.
Нет, Шпак, я четко осознаю, где я, а где они. Приходи, у меня еще остался йогурт.
-
-
22.09.2006 в 19:43Помнится этим летом, две девочки не спав всю ночь завалились в пять утра в магазин и тупо глядя на пр илавок попросили бутылку йогурта и кексиков и потом елси на пляже...