В Минске я потеряла ключи, отоспалась, окончательно свыклась с мыслью, что самые близкие люди всегда находятся случайно и неожиданно. Я не изуродовала ему психику, он не выгнал меня из дома, в семь утра ветер несет желтые листья и пену из фонтана нам в лица, в десять мы покупаем ежедневник будущей мамы, чтобы вести в нем словарь сексуальных эвфемизмов, в два часа ночи я делаю ему предложение около выпотрошенной банки с тушенкой, продолжая истерично смеяться. Только в этом городе мне улыбаются прохожие, пьяные верят, что я глухонемая иностранка, девушка с контрабасом плачет у ратуши, а потом торопливо рассказывает, как отец выгнал ее из дома, со мной заигрывает говорящий носок, я тихо сплевываю в грязную реку, заглядываю в дом вампиров, залезаю в выключенный фонтан и задумчиво курю там. Только в этом городе я могу собрать 20 тысяч, настраивая гитару на скамейке в сквере, он снимает листик с рукава и бережно кладет себе на колени, мы пьем сироп от кашля с эфедрином перед зданием КГБ, мы не замолкаем, мы знакомы несколько тысяч лет, мы умрем в ближайшие десять, мы станем рок-звездами и улетим на Плутон. У нас есть банка языков в желе и головка сыра, чтобы лирично провести вечер, у меня есть город, где ждут, у него есть, кого ждать.
Весь город для меня, мутные деревушки через стекло, надписи "Осторожно, возможно падение", квадраты краски на домах, вечный ветер, розовые жетоны на метро, двадцать сортов чая на полу, арест за курение на ступенях костела. Я не смеялась так с отъезда Стаси, я не улыбалась после того, как Саша выгнал меня из группы, я не думала, что позволю себе еще раз так привязаться, я клялась, что не возьму гитару в руки. Но потом он уходит спать, а я пытаюсь плакать на его кухне, но из горла только черная смола, черная смола, надо учиться жить и в Москве, не прятаться в чужих городах, не сидеть вечно одной на чьем-то балконе, в чьей-то спальне, за чьим-то столом, не повторять слова несколько раз, не выходить из комнаты. Но дома у меня спрятана несчастная девочка, которая пишет за меня все эти трогательные посты, пока я бью ее кнутом по спине и ору:: "Я не плачу, видишь, я не плачу! Сделай так, чтобы я плакала!", а из горла только. Я учу новые улицы и не понимаю, зачем, возвращаться нельзя, я привыкаю сидеть около ратуши и смотреть на флюгер и роботов-влюбленных, петь болгарские романсы в центре; раскладываю деньги по цветам и уже, уже думаю, как бы приехать снова. Карты со стершимися предсказаниями, пакет с бумажными письмами, эфирные масла в коробке из-под сигарилл, зачем запоминать, зачем повторять, фонтан включается, и ветер опять несет пену. Только в этом городе Полубрат все еще лежит, прочитанный, в чьем-то рюкзаке, потерянные дворики похожи на Италию, я мою раковину от крови в полной темноте, кажется, ничто не излечит. Но я закуриваю через его плечо, пока обнимаю, мы просто повторяем: "Кирмаш! - Кец!", обнимаемся в тамбуре еще раз, он дает мне пакет с ватрушками в дорогу, высматривает через стекло, мужчина в тамбуре говорит: "Тарзанка, ну вернешься ты к нему, перестань рыдать, вернешься же", пока я сползаю по стеклу от беззвучного хохота, вспомнив тушенку, Боно, рисованные слезинки по количеству оставшихся лет. Я вернусь, конечно, я вернусь, я все-таки изуродую тебе психику, ты даже не успеешь отдохнуть от меня, я научу тебя боксировать, читать по диагонали, мы испортим еще несколько пачек макарон, мы не доживем до 30, хоть и выросли из подросткового пафоса, просто - не доживем.
Первое, что я вижу в своей комнате - выпотрошенное плюшевое сердце на полу. Пока меня не было, крыс сбежал из клетки, нашел его под диваном и съел почти весь поролон.